Царев Игорь

Царев Игорь Вадимович

11.11.1955, - 04.04.2013

Игорь Царев
Прогноз непогоды

Телевизора стеклянный поднос
Говорящей голове в самый раз –
Диктор бодро сообщает прогноз
Непогоды, ожидающей нас:
На Камчатке – ветер с битым стеклом,
Над Сибирью – от пожаров жара,
До Тюмени докатился циклон,
Заливает из ведра Севера…

А на юге затяжная война
По живому вышивает крестом,
И сутулится больная страна
Переломанным кавказским хребтом.
Часовые затянув пояса,
Хорошо живет в сановных речах,
Но… потертым полушалком леса
Расползлись на исхудавших плечах.

Нет в мире совершенства

Игорь Царёв

В стиральную машину влюбился пылесос.
Он пел ей серенады и целовал взасос,
Он весь пылал от страсти, желаний не тая,
И что-то в нем гудело от напряжения.

Приятны с пылесосом прогулки под луной,
Но нужен для стиральной машины муж иной.
Стиральная машина не девочка уже -
И финский холодильник ей больше по душе.

Он белый словно айсберг, солидный как рояль,
С ним ничего не страшно и ничего не жаль.
Что толку в пылесосе - он страстный, но босой,
А холодильник полон копченой колбасой.

Как трудно сделать выбор и разрешить вопрос:
Солидный холодильник - иль страстный пылесос?
А тут еще и третий - от восхищенья нем,
Так гладит, что не сладить с сердцебиением.

Нет в мире совершенства. Давайте о другом:
Стиральная машина сбежала с утюгом.
Но по ночам ей снится и пылесос босой,
И финский холодильник с копченой колбасой.

Путешествие по реке Мста

Колокольня тянет в небо
Позабытый Богом крест.
Молоком парным и хлебом
Пахнет на сто вёрст окрест.
Одноногие деревья
Спят, как цапли, на песке.
Мы плывём через деревню
На байдарках по реке.
Огороды и сараи
Поросли чужим быльём.
Возле берега стирают
Бабы грязное бельё.
Стала горькой папироса,
Налилось свинцом весло –
Нас течение без спроса
В жизнь чужую занесло.

НАКАНУНЕ

Июнь сегодня вверх тормашками

И по особому чудит:

То желтоглазыми ромашками

Под юбки девичьи глядит,

То ластится, как будто дразнится,

Щеки касается щекой...

Ему, зеленому, без разницы –

И день какой, и год какой.

Короткий дождь мешая с глиною,

Линует воздух голубой,

Гоняет пару журавлиную

Над восклицательной трубой

И пьет из теплых луж, не брезгуя,

Закат на тысячу персон...

А в небе тени ходят резвые,

И рыжие дворняги брестские

Последний мирный видят сон.

БРОДЯГА И БРОДСКИЙ

Вида серого, мятого и неброского,

Проходя вагоны походкой шаткою, Попрошайка шпарит на память Бродского,

Утирая губы дырявой шапкою.

В нем стихов, наверное, тонны, залежи,

Да, ему студентов учить бы в Принстоне!

Но мажором станешь не при вокзале же,

Не отчалишь в Принстон от этой пристани.

Бог послал за день только хвостик ливерной,

И в глаза тоску вперемешку с немочью...

Свой карман ему на ладони вывернув,

Я нашел всего-то с червонец мелочью.

Он с утра, конечно же, принял лишнего,

И небрит, и профиля не медального... Возлюби, попробуй, такого ближнего,

И пойми, пожалуй, такого дальнего!

Вот идет он, пьяненький, в лысом валенке,

Намешав ерша, словно ртути к олову,

И, при всем при том, не такой и маленький,

Если целый мир уместился в голову.

Электричка мчится, качая креслица,

Контролеры лают, но не кусаются,

И вослед бродяге старухи крестятся:

Ты гляди, он пола-то не касается!..

ТОБОЛ

На Тоболе край соболий,

а не купишь воротник.

Заболоченное поле,

заколоченный рудник...

Но, гляди-ка, выживают,

лиху воли не дают,

Бабы что-то вышивают,

мужики на что-то пьют.

Допотопная дрезина.

Керосиновый дымок.

На пробое магазина

зацелованный замок.

У крыльца в кирзовых чунях

три угрюмых варнака –

Два праправнука Кучума

и потомок Ермака.

Без копеечки в кармане

ждут завмага чуть дыша:

Иногда ведь тетя Маня

похмеляет без гроша!

Кто рискнет такую веру

развенчать и низвести,

Тот не мерил эту меру

и не пробовал нести.

***

Вымыл дождь со дна овражка

всю историю к ногам:

Комиссарскую фуражку,

да колчаковский наган...

А поодаль ржавой цацкой –

арестантская баржа,

Что еще при власти царской

не дошла до Иртыша...

Ну, и хватит о Тоболе

и сибирском кураже.

Кто наелся здешней воли,

не изменится уже.

Вот и снова стынут реки,

осыпается листва

Даже в двадцать первом веке

от Христова Рождества.

ИГОРЬ ЦАРЕВ

Затяжное детство человечества
Славится опасными игрушками:
Малыши в песочницах-отечествах
Тешатся стрелялками-войнушками.
Марши оловянные солдатиков,
Как скакалки через планку ордена,
А портреты старых харизматиков
Олицетворяют слово «Родина»...
Это все от недопонимания
Маленькими Ванями и Женями,
Или – без Отцовского внимания
Цели обращаются мишенями?

Время ближе к ужину и к Каину:
Ночь почти спустилась на квадрат двора,
Скоро грянет Глас непререкаемый:
Уже слишком поздно, дети, спать пора!..

Игорь Царев.

Апокалипсис

На седьмом ли, на пятом небе ли,
Не о стол кулаком, а по столу,
Не жалея казенной мебели,
Что-то Бог объяснял апостолу,
Горячился, теряя выдержку,
Не стесняя себя цензурою,
А апостол стоял навытяжку,
И уныло блестел тонзурою.

Он за нас отдувался, каинов,
Не ища в этом левой выгоды.
А Господь, сняв с него окалину,
На крутые пошел оргвыводы,
И от грешной Тверской до Сокола
Птичий гомон стих в палисадниках,
Над лукавой Москвой зацокало
И явились четыре всадника.

В это время, приняв по разу, мы
Состязались с дружком в иронии,
А пока расслабляли разумы,
Апокалипсис проворонили.
Все понять не могли – живые ли?
Даже спорили с кем-то в «Опеле»:
То ли черти нам душу выели,
То ли мы ее просто пропили.

А вокруг, не ползком, так волоком,
Не одна беда, сразу ворохом.
Но язык прикусил Царь-колокол,
И в Царь-пушке ни грамма пороха...
Только мне ли бояться адского?
Кочегарил пять лет в Капотне я,
И в общаге жил на Вернадского -
Тоже, та еще преисподняя!

Тьма сгущается над подъездами,
Буква нашей судьбы - «и-краткая».
Не пугал бы ты, Отче, безднами,
И без этого жизнь не сладкая.
Может быть, и не так я верую,
Без креста хожу под одеждою,
Но назвал одну дочку Верою,
А другую зову Надеждою.
==========================
Казань, 1988 г. Фото В.Мустафин.

Перед небом я и босый, и голый...
Зря нелегкая часы торопила...
Сердце бьется, словно раненый голубь,
Залетевший умирать под стропила...

Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане.
Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чертом торговаться мне нечем –
На черта ему душа нараспашку?
Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня почти понимаю.
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.
Дождь заплачет, разбиваясь о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца...
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.

Поэзия - великий бред...
Игорь Царев
* * *

Поэзия – великий бред
Вне всяких логик и законов.
Висит в хлеву ее икона
И источает яркий свет...

Но тьма незыблема пока.
Напрасна утонченность речи,
Напрасно щедрая рука
Жемчужный бисер свиньям мечет.
И успокоенные души
Покойной мутью сонных глаз,
Не отрываясь от кормушек,
Блаженно щурятся на Вас.
Жуют, прицениваясь к слову,
И светлый миг в своей судьбе
Лениво променять готовы
На миску свежих отрубей.
Вы – лучезарное виденье,
Великий бред, святая чушь.
Одно лишь к Вам прикосновенье
Приносит очищенье душ.
И очищенья совершались –
Со всех сторон из тьмы легки
И очарованны слетались
На Ваше пламя мотыльки.
И за мгновенье вдохновенья
Вам отдавая сон и хлеб,
Сгорали в радостном хорале,
Собою освещая хлев –
Где успокоенные души
На завтрак, ужин и обед,
Не отрываясь от кормушек,
Блаженно щурятся на свет…

!979 год.

А капелла весны...
Игорь Царев

В белый стих февраля без пробела
Март впечатал апрельские трели:
А капелла весны, а капелла –
Нет ни капельки фальши в капели.
Многоцветным весельем Монмартра
Пляшет свет на московской картине.
Лед в накале пьянящего марта
Тает словно в бокале мартини.

Я свиданья тебе назначаю,
Хоть давно мы с тобою женаты.
И с коробочкой «майского чая»
Возвращаясь с работы в пенаты,
Ручейком огибаю дома я,
Наблюдая, как жизнь закипела.
Тридцать суток свиданий до мая –
А капелла любви, а капелла!

Игорь ЦАРЁВ

Над полынной бирюзой,
Над деревнею,
Чистой божьею слезой,
Песней древнею,
С чёрных крыш смывая ложь,
Тьму окольную,
Возрождая в душах дрожь
Колокольную,
Босиком издалека
В белом рубище,
Согревая облака
Сердцем любящим,
Прозревая мир рукой,
Звонким посохом,
Дождь слепой шёл над рекой,
Аки посуху

Игорь Царев

Салютами побед прожженная в зените,
Намокшая от слез, истертая на швах,
Подкладка бытия своей суровой нитью
Уже не греет мир и, значит, дело – швах!

На тридевять земель медведи впали в спячку.
Пугая снежных баб, стучатся на постой
То черная тоска, то белая горячка,
То вечные огни над вечной мерзлотой.

А пьяная метель все злее и проворней
Панельный наш ковчег заносит среди льдов,
И плачет во дворе с ума сошедший дворник,
Прикованный к зиме цепочкою следов...

ИГОРЬ ЦАРЕВ.

НОЧНОЙ СЕАНС

Кто там над нами укутан мехами –
Сам режиссер или киномеханик?
Крутит над городом лунный проектор,
И до утра смотрит фильмы «про это».

Темные окна с морозным рисунком.
Небо бездонно, как женская сумка,
Кружит и вьюжит январскою манной
Над Якиманкой и Старой Басманной.

Дым сигареты горчит и слоится.
Истосковалась по свету столица.
И у виска этой варварской ночи
Бьется тревожный трамвайный звоночек.

Чтобы коснуться московских высоток,
Солнце восходит сперва из-за сопок,
Каждому дню предварив, как эпиграф,
Край, где пока еще водятся тигры.

Я там родился, но не пригодился,
Видно не так и не с теми водился,
Да и в столице все бредил стихами,
Вместо того, чтоб купить себе «Хаммер».

Жизнь, как пустое ведро с коромысла –
Голая жесть без особого смысла.
Тонет под снегом кварталов эскадра
И постепенно уходит из кадра.

Кончен сеанс, открываются двери,
Каждой тетере отмерив по вере.
С киномехаником в темной подсобке
Пьем за кино и кедровые сопки.

ИГОРЬ ЦАРЁВ.

Иероним

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звезды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живет Иероним - и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель... Боже, смилуйся над ним!
Бьется строф ночная рать... Сколько силы ни потрать,
Все равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца - синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит и на сердце звон-ни-ца...
На печи поет сверчок, у свечи оплыл бочок -
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчел прочим пчелам предпочел,
Пишет - будто горьким медом... Кто б еще его прочел.

​