top of page

Чичибабин Борис Алексеевич

(09.01.1923, Кременчуг — 15.12.1994, Харьков)

БОРИС ЧИЧИБАБИН

Меня одолевает острое
и давящее чувство осени.
Живу на даче, как на острове.
и все друзья меня забросили.

 

Ни с кем не пью, не философствую,
забыл и знать, как сердце влюбчиво.
Долбаю землю пересохшую
да перечитываю Тютчева.

 

В слепую глубь ломлюсь напористо
и не тужу о вдохновении,
а по утрам трясусь на поезде
служить в трамвайном управлении.

 

В обед слоняюсь по базарам,
где жмот зовет меня папашей,
и весь мой мир засыпан жаром
и золотом листвы опавшей...

 

Не вижу снов, не слышу зова,
и будням я не вождь, а данник.
Как на себя, гляжу на дальних,
а на себя - как на чужого.

 

С меня, как с гаврика на следствии,
слетает позы позолота.
Никто - ни завтра, ни впоследствии
не постучит в мои ворота.

 

Я - просто я. А был, наверное,
как все, придуман ненароком.
Все тише, все обыкновеннее
я разговариваю с Богом.

 

1965

И опять – тишина, тишина, тишина.

Я лежу, изнемогший, счастливый и кроткий.

Солнце лоб мой печёт, моя грудь сожжена,

И почиет пчела на моём подбородке.

 

Я блаженствую молча. Никто не придёт.

Я хмелею от запахов нежных, не зная,

то трава, или хвои целительный мёд,

или в небо роса испарилась лесная.

 

Всё, что вижу вокруг, беспредельно любя,

как я рад, как печально и горестно рад я,

что могу хоть на миг отдохнуть от себя,

полежать на траве с нераскрытой тетрадью.

 

Это самое лучшее, что мне дано:

так лежать без движений, без жажды, без цели,

чтобы мысли бродили, как бродит вино,

в моём тёплом, усталом, задумчивом теле.

 

И не страшно душе – хорошо и легко

слиться с листьями леса, с растительным соком,

с золотыми цветами в тени облаков,

с муравьиной землёю и с небом высоким.

1962

 

С Украиной в крови я живу на земле Украины,

и, хоть русским зовусь, потому что по-русски пишу,

на лугах доброты, что её тополями хранимы,

место есть моему шалашу.

 

Что мне север с тайгой, что мне юг с наготою нагорий?

Помолюсь облакам, чтобы дождик прошёл полосой.

Одуванчик мне брат, а еще молочай и цикорий,

сердце радо ромашке простой.

 

На исходе тропы, в чернокнижье болот проторённой,

древокрылое диво увидеть очам довелось:

Богом по лугу плыл, окрылённый могучей короной,

впопыхах не осознанный лось.

 

А когда, утомлённый, просил: приласкай и порадуй,

обнимала зарёй, и к ногам простирала пруды,

и ложилась травой, и дарила блаженной прохладой

от источника Сковороды.

 

Вся б история наша сложилась мудрей и бескровней,

если б город престольный, лучась красотой и добром,

не на севере хмуром возвёл золочёные кровли,

а над вольным и щедрым Днепром.

 

О земля Кобзаря, я в закате твоём, как в оправе,

с тополиных страниц на степную полынь обронён.

Пойте всю мою ночь, пойте весело, пойте о славе,

соловьи запорожских времён.

1975

Сбылась беда пророческих угроз,

и тёмный век бредёт по бездорожью.

В нём естество склонилось перед ложью,

и бренный разум душу перерос.

 

Явись теперь мудрец или поэт,

им не связать рассыпанные звенья.

Все одиноки – без уединенья.

Всё – гром, и смрад, и суета сует.

 

Ни доблестных мужей, ни кротких жен,

а вещий смысл тайком и ненароком...

Но жизни шум мешает быть пророком,

и без того я странен и смешон.

 

Люблю мой крест, мою полунужду

и то, что мне не выбиться из круга,

что пью с чужим, а гневаюсь на друга,

со злом мирюсь, а доброго не жду.

 

Мне век в лицо швыряет листопад,

а я люблю, не в силах отстраниться,

тех городов гранитные страницы,

что мы с тобой листали наугад.

 

Люблю молчать и слушать тишину

под звон синиц и скок весёлых белок,

стихи травы, стихи берёзок белых,

что я тебе в час утренний шепну.

 

Каких святынь коснусь тревожным лбом?

Чем увенчаю влюбчивую старость?

Ни островка в синь-море не осталось,

ни белой тучки в небе голубом...

 

Безумный век идёт ко всем чертям,

а я читаю Диккенса и Твена

и в дни всеобщей дикости и тлена,

смеясь, молюсь мальчишеским мечтам.

 

1976

БОРИС ЧИЧИБАБИН


Я родом оттуда, где серп опирался на молот, 
а разум на чудо, а вождь на бездумие стай, 
где старых и малых по селам выкашивал голод, 

где стала евангельем «Как закалялася сталь»,

 

где шли на закланье, но радости не было в жертве, 
где милость каралась, а лютости пелась хвала, 
где цель потерялась, где низились кроткие церкви 
и, рушась, немели громовые колокола,

где шумно шагали знамена портяночной славы, 
где кожаный ангел к устам правдолюбца приник, 
где бывшие бесы, чьи речи темны и корявы, 
влюблялись нежданно в страницы убийственных книг,

 

где судеб мильоны бросались, как камушки, в небо, 
где черная жижа все жизни в себя засосет, 
где плакала мама по дедушке, канувшем в небыль, 
и прятала слезы, чтоб их не увидел сексот,

 

где дар и задумчивость с детства взяты под охрану, 
где музыка глохла под залпами мусорных зим, 
где в яростной бурке Чапаев скакал по экрану 
и щелкал шары звонкощекий подпольщик Максим,

 

где жизнь обрывалась, чудовищной верой исполнясь, 
где, нежно прижавшись, прошли нищета и любовь, 
где пела Орлова и Чкалов летел через полюс, 
а в чертовых ямах никто не считал черепов,

 

где солнцу обрыдло всходить в небесах адодонных, 
где лагерь так лагерь, а если расстрел, ну и пусть, 
где я Маяковского чуть ли не весь однотомник 
с восторгом и завистью в зоне читал наизусть;

 

и были на черта нужны мне поэты другие, 
где пестовал стадо рябой и жестокий пастух, 
где странно звучало старинное имя России, 
смущая собою к нему неприученный слух,

 

где я и не думал, что встречусь когда-нибудь с Ялтой, 
где пахарю ворон промерзлые очи клевал, 
где утро барачное било о рельсу кувалдой 
и ржавым железом копало заре котлован,

 

где вздохи ровесников стали земной атмосферой, 
винясь перед нами, а я перед ними в долгу, 
где все это было моими любовью и верой, 
которых из сердца я выдрать еще не могу.

Тот крест, что несу, еще годы с горба не свалили, 
еще с поля брани в пустыню добра не ушел. 

Как поздно я к вам прихожу со стихами своими! 
Как поздно я к Богу пришел с покаянной душой!

БОРИС ЧИЧИБАБИН


Однако радоваться рано —
и пусть орет иной оракул,
что не болеть зажившим ранам,
что не вернуться злым оравам,
что труп врага уже не знамя,
что я рискую быть отсталым,
пусть он орет, — а я-то знаю:
не умер Сталин.

Как будто дело все в убитых,
в безвестно канувших на Север.
А разве веку не в убыток
то зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
пока мы лгать не перестанем
и не отучимся бояться, —
не умер Сталин.

Пока во лжи неукротимы
сидят холеные, как ханы,
антисемитские кретины
и государственные хамы,
покуда взяточник заносчив
и волокитчик беспечален,
пока добычи ждет доносчик, —
не умер Сталин.

И не по старой ли привычке
невежды стали наготове —
навешать всяческие лычки
на свежее и молодое?
У славы путь неодинаков.
Пока на радость сытым стаям
подонки травят Пастернаков, —
не умер Сталин.

А в нас самих, труслив и хищен,
не дух ли сталинский таится,
когда мы истины не ищем,
а только нового боимся?
Я на неправду чертом ринусь,
не уступлю в бою со старым,
но как тут быть, когда внутри нас
не умер Сталин?

Клянусь на знамени веселом
сражаться праведно и честно,
что будет путь мой крут и солон,
пока исчадье не исчезло,
что не сверну, и не покаюсь,
и не скажусь в бою усталым,
пока дышу я и покамест
не умер Сталин!

1959

Сидя в одиночной камере на Лубянке, где «пять шагов в длину и один в ширину», через несколько месяцев после ареста Чичибабин написал свои знаменитые

«Красные помидоры»:

 

Кончусь, останусь жив ли,-
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.

 

Школьные коридоры -
тихие, не звенят...
Красные помидоры
кушайте без меня.

 

Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.

 

Лестницы, коридоры,
хитрые письмена...
Красные помидоры
кушайте без меня.
                     1946

БОРИС  ЧИЧИБАБИН

x x x

До гроба страсти не избуду. 
В края чужие не поеду. 
Я не был сроду и не буду, 
каким пристало быть поэту. 
Не в игрищах литературных, 
не на пирах, не в дачных рощах - 
мой дух возращивался в тюрьмах 
этапных, следственных и прочих.

 

И все-таки я был поэтом.

 

Я был одно с народом русским. 
Я с ним ютился по баракам, 
леса валил, подсолнух лускал, 
каналы рыл и правду брякал. 
На брюхе ползал по-пластунски 
солдатом части минометной. 
И в мире не было простушки 
в меня влюбиться мимолетно.

 

И все-таки я был поэтом.

 

Мне жизнь дарила жар и кашель, 
а чаще сам я был нешелков, 
когда давился пшенной кашей 
или махал пустой кошелкой. 
Поэты прославляли вольность, 
а я с неволей не расстанусь, 
а у меня вылазит волос 
и пять зубов во рту осталось.

 

И все-таки я был поэтом, 
и все-таки я есмь поэт.

 

Влюбленный в черные деревья 
да в свет восторгов незаконных, 
я не внушал к себе доверья 
издателей и незнакомок. 
Я был простой конторской крысой, 
знакомой всем грехам и бедам, 
водяру дул, с вождями грызся, 
тишком за девочками бегал.

 

И все-таки я был поэтом, 
сто тысяч раз я был поэтом, 
я был взаправдашним поэтом 
И подыхаю как поэт.

1960

Стихи Бориса Чичибабина
Музыка: Александр Дулов

Тебе, моя Русь, не Богу, не зверю,
Молиться молюсь, а верить - не верю.

Я - сын твой, я - сон твоего бездорожья.
Я сызмала Разину струги смолил.
Россия русалочья, Русь скоморошья,
Почто недобра еси к чадам своим?

От плахи до плахи, по бунтам, по гульбам
Задор пропивала, порядок кляла,
И кто из достойных тобой не погублен,
О гулкие кручи ломая крыла.

Нет меры жестокости, ни бескорыстью,
И зря о твоем же добре лепетал
Дождем и ветвями, губами и кистью
Влюбленно и злыдно еврей Левитан.

Скучая трудом, лютовала во блуде,
Шептала арапу: "кровцой полечи".
Уж как тебя славили добрые люди,
Бахвалы, опричники и палачи.

А я тебя славить не буду вовеки,
Под горло подступит - и то не смогу.
Мне кровь заливает морозные веки,
Я Пушкина вижу на жженом снегу.

Наточен топор и наставлена плаха.
Не мой ли, не мой ли приходит черед?
Но нет во мне грусти и нет во мне страха.
Прими, моя Русь, от сыновних щедрот

Я вмерз в твою шкуру дыханьем и сердцем,
И мне в этой жизни не будет защит,
И я не уйду в заграницы, как Герцен.
Судьба аввакумова в лоб мой стучит.

Стихи: Б.Чичибабина
Музыка: Вадим Мищук

Дай вам Бог, с корней до крон
Без беды в отрыв собраться,
Уходящему - поклон, |
Остающемуся - братство. | 2 раза

Вспоминайте наш снежок
Посреди чужого жара,
Уходящему - рожок, |
Остающемуся - кара. | 2 раза

Всяка доля по уму,
И хорошая и злая,
Уходящего - пойму, |
Остающегося - знаю. | 2 раза

Край души, больная Русь,
Перезвонность, первозданность.
С уходящим - помирюсь, |
С остающимся - останусь. | 2 раза

Но в конце пути сияй
По заветам Саваофа
Уходящему - Синай, |
Остающимся - Голгофа. | 2 раза

ДАЙ ВАМ БОГ, Вадим и Валерий Мищуки на стихи-Бориса Чичибабина

стихотворение Поэта-харьковчанина

Бориса Чичибабина:


Покамест есть охота, покуда есть друзья, 
давайте делать что-то, иначе жить нельзя. 
Ни смысла и ни лада, и дни как решето, — 
и что-то делать надо, хоть неизвестно что.


Ведь срок летуч и краток, вся жизнь — в одной горсти — 
так надобно ж в порядок хоть душу привести. 
Давайте что-то делать, чтоб духу не пропасть, 
чтоб не глумилась челядь и не кичилась власть.


Никто из нас не рыцарь, не праведник челом, 
но можно ли мириться с неправдою и злом? 
Давайте делать что-то и, чёрт нас подери, 
поставим Дон Кихота уму в поводыри.


Пусть наша плоть недужна и безысходна тьма, 
но что-то делать нужно, чтоб не сойти с ума. 
Уже и то отрада у запертых ворот, 
что всё, чего не надо, известно наперёд.


Решай скорее, кто ты, на чьей ты стороне, — 
обрыдли анекдоты с похмельем наравне. 
Давайте что-то делать, опомнимся потом, — 
стихи мои и те вот об этом об одном.


За Божий свет в ответе мы все вину несём. 
Неужто всё на свете окончится на сём? 
Давайте ж делать то, что Господь душе велел, 
чтоб ей не стало тошно от наших горьких дел!


Нам очень хочется видеть на фестивале людей доброй воли, разделяющих нашу позицию. Дорогу осилит идущий!

БОРИС ЧИЧИБАБИН
Трепещу перед чудом Господним,
потому что в бездушной ночи
никого я не спас и не поднял,
по-пустому слова расточил.

Ты ж таинственней черного неба,
золотей Мандельштамовых тайн.
Не меня б тебе знать, и не мне бы
за тобою ходить по пятам.

На земле не пророк и не воин,
истомленный твоей красотой,-
как мне горько, что я не достоин,
как мне стыдно моей прожитой!

Разве мне твой соблазн и духовность,
колокольной телесности свет?
В том, что я этой радостью полнюсь,
ничего справедливого нет.

Я ничтожней последнего смерда,
но храню твоей нежности звон,
что, быть может, одна и бессмертна
на погосте отпетых времен.

Мне и сладостно, мне и постыдно.
Ты - как дождь от лица до подошв.
Я тебя никогда не постигну,
но погибну, едва ты уйдешь.

Так прости мне, что заживо стыну.
что свой крест не умею нести,
и за стыд мой, за гнутую спину
и за малый талант мой - прости.

Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,
будь что будет, лишь ты не оставь,
ты - мой свет, ты - мой розовый воздух,
смех воды поднесенной к устам.

Ты в одеждах и то как нагая,
а когда все покровы сняты,
сердце падает, изнемогая,
от звериной твоей красоты.
1968

Б. ЧИЧИБАБИН

«Красные помидоры»

Кончусь, останусь жив ли,-
чем зарастет провал?
В Игоревом Путивле
выгорела трава.

Школьные коридоры -
тихие, не звенят...
Красные помидоры
кушайте без меня.

Как я дожил до прозы
с горькою головой?
Вечером на допросы
водит меня конвой.

Лестницы, коридоры,
хитрые письмена...
Красные помидоры
кушайте без меня.
1946

БОРИС ЧИЧИБАБИН
Трепещу перед чудом Господним,
потому что в бездушной ночи
никого я не спас и не поднял,
по-пустому слова расточил.

Ты ж таинственней черного неба,
золотей Мандельштамовых тайн.
Не меня б тебе знать, и не мне бы
за тобою ходить по пятам.

На земле не пророк и не воин,
истомленный твоей красотой,-
как мне горько, что я не достоин,
как мне стыдно моей прожитой!

Разве мне твой соблазн и духовность,
колокольной телесности свет?
В том, что я этой радостью полнюсь,
ничего справедливого нет.

Я ничтожней последнего смерда,
но храню твоей нежности звон,
что, быть может, одна и бессмертна
на погосте отпетых времен.

 

Мне и сладостно, мне и постыдно.
Ты - как дождь от лица до подошв.
Я тебя никогда не постигну,
но погибну, едва ты уйдешь.

Так прости мне, что заживо стыну.
что свой крест не умею нести,
и за стыд мой, за гнутую спину
и за малый талант мой - прости.

Пусть вся жизнь моя в ранах и в оспах,
будь что будет, лишь ты не оставь,
ты - мой свет, ты - мой розовый воздух,
смех воды поднесенной к устам.

Ты в одеждах и то как нагая,
а когда все покровы сняты,
сердце падает, изнемогая,
от звериной твоей красоты.
1968

 Владимир Васильев

Вы у тех не пытайте, кто пьян…

Вы у тех не пытайте, кто пьян,

Как получку пристроить получше им.

Муза в зябкий дождливый туман

За бухгалтером бродит Полушиным*

И зудит, семеня по пятам:

«Из пельменной дешевой, из рюмочной

К вдохновенным высоким трудам

Возвращайся, мой витязь полуночный. Просуши свой худой лапсердак,

А рукав тебе женка заштопает…»

Он не слушает музу, чудак,

Да по лужам, по лужам все топает

И бормочет… И кашель трясет

Его плечи под мокрою ватою.

В дом пустой кошелек он несет

Да собачьи глаза виноватые.

Муза пьет горьковатый настой

Непростых отношений с провидцами…

Ты нам лучше, родная, напой,

Как поэт задыхался в провинции.

* Полушин — автоним поэта Б.А.Чичибабина

Григорий Дикштейн

Лагерное. Памяти Бориса Чичибабина в день его 75-летия

Я не копал подземный ход,

Мне сам, давно не идол,

Без блата, но и без хлопот

Начальник "ксиву" выдал.

 

Себе не веря и ему,

Под жерлом пулемёта,

Я разорвал руками тьму

И... вышел за ворота.

 

Я там с рождения сидел,

Ходил в родную школу,

Детей растил, взрослел, седел

И даже пел крамолу...

 

Хлестнул по морде красный флаг,

Дохнуло перегаром...

И я увидел свой барак,

Охваченный пожаром.

 

Шел день вчерашний по пятам,

Тревожил болью жгучей...

И все же дом остался там,

За проволокой колючей.

 

Я вроде сам себе не враг,

Чего ж, когда мне плохо,

Я вспоминаю тот барак

И электричек грохот...

 

Грязь перепаханных полей,

Дома по крышу в дыме...

Соц. лагерь памяти моей

С чужими и родными.

01.09.1998

Андрей Анпилов
СВЯТО МЕСТО

(памяти Бориса Чичибабина)

Он создан был из вещества 
Библейского пророка, 
Из нищеты, из торжества 
Страдания, из слога 
Державина, Сковороды. 
Он той же самой был руды.

Как бы он молнией, внутри 
Извилистого дуба 
Застрявшей, был - ей Бог "замри" 
Скомандовал сугубо. 
(Тому назад семнадцать лет 
Заметил это Рейн, поэт.)

Навек поверив в правоту 
Гражданскую, по сути 
Добро и пользу, красоту 
В одном он нёс сосуде. 
Меня же грозно обличал он 
В измене пушкинским началам.

Колючки дыбились бровей 
От гневных чувств избытка - 
"Не понимаю - вам, Андрей, 
Зачем это?" Улыбка 
Противуречила словам 
Про мой кромешный стыд и срам.

Где трубный голос? Где стихи 
Без меры и без вкуса? 
Где чудный гений, от сохи 
Превычурная муза 
Гражданства нежного? Где братство? 
Где правда без лицеприятства?

Чадят под Муромом леса, 
Объемлет смрад отчизну. 
В чужбине, воя вроде пса, 
Один справляю тризну. 
Ужель пойдёт вновь брат на брата? 
Доселе пусто - место свято.

 

 Б. Окуджава.

 Б. Чичибабину


Я вам описываю жизнь свою и больше никакую.
Я вам описываю жизнь свою и только лишь свою.
Каким я вижу этот свет, как я люблю и протестую,
всю подноготную живую у этой жизни на краю.

И с краюшка того бытья, с последней той ступеньки шаткой,
из позднего того окошка, и зазывая, и маня,
мне представляется она такой бескрайнею и сладкой,
как будто дальняя дорога опять открылась для меня.

Как будто это для меня: березы белой лист багряный,
рябины красной лист узорный и дуба черная кора,
и по капризу моему клубится утренник туманный,
по прихоти моей счастливой стоит сентябрьская пора.
                                     14 сентября 1989

Булат Окуджава

Памяти Чичибабина 

Ускользнул от нас Борис,
а какой он был прекрасный!
Над судьбою мы не властны
хоть борись – хоть не борись.

И глядит издалека,
улыбается и плачет...
Время ничего не значит.
Перед ним века, века...

Алексей Бинкевич

Борису Чичибабину

Почти ежедневно встречаю поэта в метро.
В последний вагон он заходит, сутулый и грустный.
То в плащ затрапезный одет он, 
а то в вековое пальто…
Не сладко живётся, и видно, в карманах не густо.

Зачем справедливость десятым двором обошла?..
За что?..
Воедино вопросы пытаюсь собрать я.
Так жизнь приласкала, вниманьем так обожгла –
что даже порой стороною обходят собратья.

На каторге чести случается срок отбывать.
А если действительность лжива и тянет на рвоту?!
Высоких порогов не станет поэт обивать –
в последнем вагоне бухгалтер спешит на работу.

Но разве поэты умеют публично молчать?
Слова на губах шелестят, шелестят неприметно.
На свете всё может – и реки, и речи мельчать,
и время мельчало б, когда б ни такие Поэты.

22. 04. 88

Владимир Каденко

 Борису Чичибабину

Железным скрежетом, вокзальным грохотом,

В любимом городе проезд закрыт,

А на окраине, в домишке крохотном,

Сверчок пиликает, огонь горит.

     А на окраине, в домишке крохотном,

     Сверчок пиликает, огонь горит.

 

О чем ты думаешь, мой друг нечаянный,

Чело печальное вложив в ладонь?

Ни встреч ни праздников не назначали мы,

А на окраине горит огонь.

     Ни встреч, ни праздников не назначали мы,

     Но на окраине горит огонь.

 

И, замедляя шаг влюбленных парочек,

На душу падая, срастаясь с ней,

На самом донышке горит огарочек,

Горит огарочек минувших дней.

      На самом донышке горит огарочек,

      Горит огарочек минувших дней.

Егоров Вадим

 Борису Чичибабину

Над Подолом, над Крещатиком, над империей безбожною,
Жаль, с Борисом Алексееичем познакомился так поздно я.
У Бориса Алексееича позади судьба острожная.
У Бориса Алексееича впереди дорога звёздная.

Он протягивает руку мне, веком меченный, как оспою,
Веком горе умножения, веком судьбовычитания.
Что ни слово — то пророчество. Неужель Тобою, Господи,
Ему на ухо нашёптаны эти словосочетания?

Жизнь и Слово — вот воистину две блаженные субстанции.
Эка важность, в чём останемся — в зыбкой памяти, в граните ли.
Лишь бы нас не покидали бы до конечной нашей станции
Наши жёны-страстротерпицы, наши ангелы-хранители.

И когда покроет изморозь наши страсти и метания.
На каких погостах, Господи, мы с землёй тела не слили бы,
Надо мною в вечной россыпи замерзает имя Танино.
Над Борисом Алексеичем засияет имя Лилино.

Наши жизни по́рознь про́житы. Мы рукой не били о́б руку.
Но Господь взмахнёт удилищем, и уже плывя в садки Его,
Две души — два дуновения, два клубящиеся облака
Повстречаются, обнимутся и расстанутся над Киевом.

bottom of page