Кузьмина Вера
Старые кварталы
Ветер доносит гудочки с вокзала,
Вечером стало легко и тепло.
Шляются пьяницы старых кварталов,
Веткой с куста заедая бухло.
Сидя на лавочке, кашляя глухо,
Крошки роняя с отвисшей губы,
Длинную улицу тянет старуха
Через соломинку тихой судьбы.
Деньги считает: «До пенсии сотня...»
Смотрит, как, сотни затёртой серей,
Тени завмагов, врачей, домработниц
Трогают ручки подъездных дверей.
Смотрит, и видятся новые рамы,
Клумбы, люстрический белый огонь.
Тычется носом облезлая память
Тихой старухе в сухую ладонь.
«Ох, потолки-то! Гляди, как в столице,
Маньке б позырить, каки потолки!»
...слишком высокие, чтоб удавиться,
Проще дойти до Исети-реки,
Вдоль по Жидовской (Жуковского, значит),
Жданова (нынче Зелёная ул...)
Под ноги прыгнул резиновый мячик,
В тридцать четвёртый годочек свернул,
Сбил Розенблатов кошерное блюдо,
Детски притих за цветочным горшком...
В тридцать седьмом увозили отсюда,
В сорок втором уходили пешком.
Видится: Ленин кудрявый и русый,
Галстуки, планы, колхозы, ситро...
Молча хранят алкаши и бабуси
Старых кварталов живое нутро.
В нас не убито – притихло и дремлет
Тяжкое, тёмное, злое, своё:
Слишком любить эту старую землю,
Слишком...почти ненавидеть её.
Всего лишь сохнет белье
На вокзале гудят электрички,
После дождика город просох.
Осыпаются яблони-дички
На колени уставших эпох.
Сушит ветер трусы-парашюты,
Ползунки и футболки мужей.
Под заборами кашка и лютик,
Над заборами – синяя гжель.
И на лавках сидят с разговором –
Каждый теплому вечеру рад –
Работяги, студенты и воры,
Пиво пьют и ментов матерят.
Говорят, что не выиграть нашим,
Про машины, бабье и Чечню.
Мимо цокают Ларки, Наташи:
Одинокий, так враз оженю.
Хватит жить, как пустая полова,
Пусть халаты, трусы, ползунки
Развеваются снова и снова,
От весеннего ветра легки,
Пусть не рвутся от ветра веревки,
Вьется легкий рубашечный флаг.
Села крупная божья коровка
Каплей крови на белый обшлаг.
Верещат растворенные рамы,
Зацепилась рубашка за гвоздь.
Загустевшая красная память
В нашу землю впиталась насквозь.
Здесь легко и родиться, и сгинуть,
Потому и тревожит, живой,
Колыхая бельишко глубинок,
Электрички безжалостный вой,
И всегда не хватает чего-то:
Водки, женщины, пули, строки.
Майский вечер. Жарища. Суббота.
На скамейках сидят мужики.
Вера Кузьмина
Эх, Вороньжа, Бараба, Калуха,
Теплые густые вечера...
Рыжий мяч в кривую стенку бухал
Под ребячьи крики: "Чур-чура!"
Разбивались локти и колени,
И носы, бывало ("эй, дебил..."),
А сосед, плешивый дедо Веня,
На колоде палец отрубил.
Захайлал: "Холерская скотина,
Порубил помельче на беду!
Вот и ешь теперь таку свинину!
Нинка, лярва - унимай руду!"
Из-за Гульки, сметчицы-заразы,
Титьки - во, в кастрюльки положи,
Леля мой, Сашура черноглазый,
С Радиком схватились за ножи.
Стала пыль Калухи мокрой, алой,
С криком заметалось воронье...
Все одно - к татарину сбежала,
Кровь зовет в родимое, в свое,
И уходит - в землю у рябины,
У кривой бревенчатой стены...
Оттого так ярки георгины
Всех Калух моей большой страны.
В колеях Вороньжи и Калухи -
Гвозди из Господнего креста,
Ножики, прихваченные с кухонь,
Мячики и листики с куста,
И ключи разбросаны от рая -
Знать бы только точно, где какой...
Если землю кровью поливают -
То земля становится живой.
Я не видела - мне рассказали,
Как прабабка жила на миру.
Покупала на местном базаре
Две чекушки батяне Петру,
Две чекушки для мужа Григорья -
Чуть попозже, годков через пять.
Как плескалось прабабкино горе,
Никому, кроме баб, не понять.
Я не видела - мне рассказали,
Как варила крапиву и сныть,
Как на гулком продутом вокзале
Нанималась уборные мыть.
Вырастали робяты-нахалы
Между тряпок, мешков и корыт.
Две взамужни, одна блядовала.
Двое умерло, третий убит.
Я не видела - мне рассказали,
Как полола пырей и паслен,
Как халат из далекой Казани
Берегла для своих похорон.
На гулянках плясала матаню,
Песни пела - не пела, жила,
И стеснялась в общественной бане:
Шибко страшная грыжа-кила.
Я не видела - мне рассказали,
Как прабабку "замаял живот".
Заревела Вороньжа слезами,
Замолчала, куря у ворот.
Каждый чувствовал: вроде бы должен,
Виноват, и с собой не в ладу...
Вера Кузьмина
За окошком месяц -
Вон сачок, лови...
Ничего не весит
Слово без любви.
Тяжелы-пудовы
Мячики, сачки,
И слова, и слово -
Тоже нелегки.
Месяц - белой вазой,
А звезда - свечой...
Дышит сероглазый
В теплое плечо.
Мне уж нынче сорок,
Бабий век, ну да.
Укатилась с горок
Вешняя вода.
Зыбке - не качаться,
Вместо песен - лай.
Что ж, в подушку, цаца,
Тихо побазлай.
Спи, мой сероглазый,
Так я, ничего...
...вошкаюсь, зараза,
Да бужу его.
Раз проснулся - стоит
Погонять чаи.
У тебя-то - двое,
Оба не мои.
В плащ оделся месяц,
Просится домой.
Хошь, пирог замесим,
Сероглазый мой?
Лапа, рыба, листик,
Мы прорвемся, слышь?
Только не сердись ты,
Что зову "малыш".
Месяц в окна смотрит -
Звезды под плащом...
...мне бы хоть от черта -
- да родить еще..
Одному зайцу по имени Дениска.
Может, прочитает, когда вырастет...
Царапает ушедшее - до боли:
Солдаты, бабы, бывшие зэка...
Вытаскивал тюремшшик дядя Коля
Баранку из кармана пиджака:
" От зайца, Верка, от косого Васи...
Чо, Танька, водка есть? Чиииво? Не пей?
Домой, Маруська! То-то же - нашлася..."
Баранки этой не было вкусней:
От зайца ведь! И получилось вызнать,
Почуять, прорасти, сожрать с ножа -
Бежали зайцы по Дороге Жизни,
Паёк в зубёнках крепеньких зажав.
Пиф-паф, ой-ёй, зайчишкина работа:
Бежать с кусочком сквозь огонь и дым,
Когда стреляли Зигфриды и Отто,
Охотники из сказок братьев Гримм.
А помнишь, после - это было остро,
Какая нами плачена цена,
Как зайцы под прицелом девяностых
Тащили Сникерс тощим пацанам?
И расползался ярко-красный колер
По заячьим "за что" и "почему"...
Господь помог, что помер дядька Коля -
Ведь мата не хватило бы ему.
Я вижу иногда: под старой лавкой,
Под клёнами, в картовнике в цвету
Зайчишки - косоглазые босявки
Баранки прижимают к животу.
Не для меня...беги, зайчишка смелый,
Чтоб ни ножу, ни пуле не догнать.
Не отберу - свои давно я съела.
А эти - для других. Которым пять
С каждым днем темней да хуже,
Мало фонарей,
А до дому - камни, лужи,
Восемь пустырей,
Темнота и месяц тонкий -
Господи, спаси...
Меньше на одну бабенку
Будет на Руси.
Из библейских добрых сказок,
Весь укрыт парчой,
Дышит ангел сероглазый
В правое плечо,
Не пускает в переулок,
Где укрылся тать...
Напеку я сдобных булок -
Ангелу отдать.
Злая страшная собака -
Шасть из-за угла.
Я когда-то булки с маком
Крестнику пекла.
Бродит гопник на свободе,
Зырит из окна.
Наших крестников уводят
Жись, любовь, война.
В подворотне вякнул пьяный,
Вспомнил чью-то мать.
Хорошо, пусты карманы -
Нечо отобрать.
Ангел мой довел до дому,
Вон и дверь видать.
...век не вывихнут - поломан,
Кровь течет - вода,
Сколько сорвано заклепок,
Сколь гвоздей - не те.
Ох, тебе бы, Гамлет, шлепать
Русью в темноте.
Все же - есть мужик и крыша,
Лес, речной песок,
И стихи под курткой дышат,
Как слепой щенок,
Все же - мамка и дорога,
Старой лампы свет...
...ангел, отпроси у Бога
Хоть на пару лет...
Вера Кузьмина
До отбоя в палате россказни:
"Ну а теща-то что, Димон?"
А кому-то сегодня - к Господу,
А кому-то - к жене домой,
А кому-то жена-татарочка
Утку тащит - "Давай, Ягуд!"
Нету нянечек-санитарочек,
По конторам полы скребут.
Сократили - на легком катере!
Пой, гуляй, попивай вино...
Я поправлю подушку матери
И на снег посмотрю в окно.
Хороши врачи, да не боги ведь...
Сколь же снега на свете - жесть.
Ах ты чертова онкология,
Переулок Больничный, шесть.
Ах ты чертова...в яму скатишься
Без особой своей вины:
Что-то сбилось в иммунном статусе,
Как сбивается - у страны.
Сколько мира тут, сколь народу-то!
Дай поправлю тебе платок.
Нам Смирнов обещал два годика -
Поживем-ка с тобой пяток...
Вера Кузьмина
Свернула нынче к тубдиспансеру:
Вон дворник Вася - постарел.
Мороз покрыл деревья панцирем,
Засыпал спины пустырей,
Да Васе-то с дебилкой Иркою
Все пофиг: живо разгребем...
Три бывших зэка в окна зыркают,
Дыша последним январем.
Когда-то - едено да плясано,
Подколото: не суйся, тварь,
Полежано в кустах под насыпью,
А нынче - кашель и январь.
С больничек, брат, с казенных шконочек
Без шмона пропускают в рай...
"Эй, Ирка! Шляться будешь до ночи?
Комки-то в кучу собирай,
Как догребешь, пойдем полечимся,
Перловочкой закусим, бля..."
У пищеблока две буфетчицы,
Халаты запахнув, смолят.
"На, Ирка, докури-побалуйся,
Да нам посуду прибери..."
И все в округе просит жалости:
Деревья, стены, снегири,
И передачи с трех до вечера,
Часов примерно до шести...
("С чем пирожки, маманя? С печенью?
Не бойсь, нетрудно отнести...")
Кефир с конфетками желейными
("Тому, Андрееву - плеврит...")
Ах, Русь моя, страна жалельная -
К тем, кто убивец и убит.
Пойду отсюда - запорошена,
Скользя под ветками рябин...
...ты пожалей меня, хороший мой -
И можешь даже не любить.
Вера Кузьмина
На кухне посижу - блукаю без причины:
Под снегом огород, доделаны дела.
В моей постели спит последний мой мужчина,
Нахмурился во сне, почуял, что ушла.
Ржавеет под окном соседская "Победа",
На лавочке смолит уборщица Барно.
Последние - вы те, кто после и по следу,
По следу горьких слов: "С тобой хотел бы, но...
"
По следу писем, роз, дождей, размытой туши,
Гостиниц ("Ты пойми и больше не пиши...")
Нам первых не забыть - они уносят души.
Последние вернут хотя бы часть души.
Ох, русская ты ночь! Бессонница, бумага,
Собачий лай вдали, а ветер вроде стих...
Последние идут, тяжелым ровным шагом
Перекрывая след, оставленный до них.
В коробках под столом засохли связки лука,
Пора бы перебрать, а лучше бы вчера...
Последнего - люби, последнего - баюкай,
Последнему - дрожи на кончике пера,
С последним будь собой - смешной и непохожей,
Распробуй сорок-там-какую-то весну...
Нырну в свою постель, соленой, мокрой рожей
Прижмусь к твоей спине и, может быть, усну...
ВЕРА КУЗЬМИНА
Жили-были...то не сказку начну я:
За придумку перейди да состукай *,
Быль про ясень и рябину ночную,
Отморозившую тонкую руку.
Ай, казенные дома, ай, худые,
Ай, безножка от рождения - Тася:
Вот бы - выросли да вот бы - ходили!
...хуже все-таки - безрукому Васе...
Разворчалась нянька - старая Рая:
"Оженилися, убоги цветочки..."
Ясень сломанный, рябина ночная,
Больно колются подначки-смешочки?
А убогих на Руси - не имали,
Не совали носопырками в силос,
И культяпками калеки толкали
Нашу Землю, чтобы лучше крутилась.
Нянька буркала:"Точняк - проканает,
Ордер выдадут - животик у Таси".
Ясень сломанный, рябина ночная,
Дали комнату, и жись началася.
А чего не жить - у Таси-то руки,
А в руках иголка-ножницы-нитки,
И рассказывает сказку про Буку
Вася сыну - синеглазому Витьке:
"Бука - чудище рукасто-ногасто,
А душа его безрука-безнога,
Только знает обзываться и хвастать:
Я-то целенький, а вы-то убоги.
Победишь его, как вырастешь, Витя?
Зацветет тогда трава под кустами."
Тася-Вася, как нам жить, подскажите,
Чтобы руки у души отрастали?
И звенят-звенят года - под снегами,
И бегут-бегут - за дождиком плавно...
....а сыночек-то с руками, с ногами,
Да и внуков уже двое, и правнук...
* старое уральское выражение, означает - стопроцентность в чем-либо.
"Перешло да состукало" - верно на сто процентов
Вера Кузьмина
В переулке Радистов ко мне
Кобелек привязался кудлатый -
Двортерьеры сейчас не в цене,
Как молитвы, стихи и заплаты.
Шарик, мне до Исетской пилить...
Все пройдет, как и эта дорога -
Стану бабой, что моют полы
У любимого Господа Бога.
Не промыто вон там, на краю,
Перемою два облака снова...
Разрешат ли в медовом раю
На груди засыпать мужиковой?
Щас сосиски - такая фигня...
На-ка, слопай...исчезла не слабо.
Шибко бабы не любят меня,
А особо замужние бабы.
Им назло - я еще поживу.
Нам, таким - сколь ни любите, мало,
Потому и уходим в траву,
В петлю, ветер, Исеть и подвалы.
На сухарик...такие дела!
И вторую сосисочку на-ка...
...так любить, будто я умерла,
Смогут только Господь - и собака...
Вера Кузьмина.
Воздушный шарик
Сегодня тыщи звёзд дрожат в небесном сите,
Промерзшие насквозь, мечтают о тепле,
И смотрит грустный Бог, как тихо рвутся нити,
Которыми душа привязана к земле.
Мне шепчет эта ночь: Губан, Володька Силос,
Мосёнок, Цуккерман, Наилька, Настька-ять:
Вчера снесли барак, в котором я училась
Играть и говорить, любить и умирать.
Ах, нити… раз – и всё. Как выцветшие тряпки,
Соломинки, зола сгоревшего куста…
Давно на небеси моя лихая бабка,
Унесшая «едрить», «имать» и «тра-та-та»,
А с ней тюремщик-брат, ругавшийся «подскуда» –
Ого, пустили в рай, вон пялится с небес.
Их младшая сестра ещё жива покуда,
Но помнит только хлеб – по карточкам и без.
Прочитаны давно великие романы,
А нынешние – блин, какая же мурня.
Мои друзья ушли – жалеть не перестану,
А лучшие давно, где бабка и родня.
Как тонко! Рвётся как! Слегка концом ударит,
Вот эта – посильней… была она крепка.
Держи меня, родной. Я твой воздушный шарик,
Подставивший рукам скрипучие бока.
Держи меня, как мяч, щенка, лесную шишку,
( Нет, все же шарик я, скрипящий и тугой ) –
Ведь истинный мужик внутри всегда мальчишка:
Футбол, смешная лень, педали под ногой.
Держи меня, боюсь! Не разжимай ладоней!
Я так же вся тряслась, когда с обрыва – вниз,
В тяжелую Исеть ( вверху орали – тонет ),
Держи меня, родной… держи меня… держись.
Смотри – вон там звезда от холода уснула…
Ну всё, уже теплей и отступает страх,
И тихо гладит Бог мои крутые скулы –
Смешной воздушный шар в мальчишечьих руках…
Вера Кузьмина
В этом семьдесят пятом
В Крещение
Все окосели -
И мороз, и "Столичная" - сорок:
"Закусывай, Дусь!",
И лежала в снегу -
Не Россия,
Для бабки - Расея,
А для мамы - простой и понятный Советский Союз.
Были запуски спутников,
План,
Профсоюзные елки,
Дефицитный кримплен и у девушки в парке весло.
И вот в эту страну
Из роддома в Синарском поселке
Притащили меня -
Безотцовщину, шворку, хайло.
Через пару годков
Наш сосед - кагэбэшник Карасик,
Нахлебавшись, базлал,
Что взорвали армяне Москву.
Год-то? Семьсят седьмой:
Я сбежала из чертовых ясель,
А Карасик - пропал..
...может, с Богом ему рандеву...
В пять я знала от бабки
Про Сталина, зэков и буку,
Приносила дядьКоле
Добавку из нашей пивной,
Но молчала, как пень.
Враз прорвало:
"Чекушка" и "сука",
А потом уже - "Мишка"...ну тот, олимпийский, смешной...
Как же он улетал!
Как мы плакали - в восьмидесятом!
Я не плакала так
В ноябре через парочку лет:
К нам со скорбным лицом
Притащилась вожатая Ната,
И сказала, что траур.
Товарища Брежнева -
Нет.
Не дошло до малявки,
Что это скончалась -
Эпоха,
Что ее напоследок, по слухам, уронят в гробу.
А на кухне ворчала соседка - бывалая Роха:
"Щас закрутит Андропов...
...гляди, не сорвало б резьбу..."
Закрутил бы, да помер...ну Роха, глядела ты в оба!
Десять стукнуло мне - так сорвало, завякай-заплачь:
Орденами висят
Сумгаит, Карабах и Чернобыль
На твоем пиджаке -
Не отмоешься, чертов Горбач.
Паспорт, паспорт! Шестнадцать!
Помада, китайские тряпки,
Навороченной "Кобры" конфетный сшибающий дух.
Девяносто...да, первый.
Я помню, как плакала бабка.
Павлов, жарко горели
Бумажные сотни старух?
Им в аду догорать -
Чтобы пламя под вами погуще.
Что? Я злая?
Да что вы -
Они ж реформаторы, сэр!
Детство кончилось -
Точкой стоит Беловежская пуща -
В общем, в том же году,
Как закончился -
СССР.
Вера Кузьмина
Что уставился-то? Глазки сломаешь.
Что - хорош мой воротник кучерявый?
Штукатур Самирка с рожей Мамая,
Далеко твоя Кымбат с дочерями.
Вот и пялишься на русые косы
Да на губы цвета клюквенных ягод:
Кирпичи, пожалуй, станут раскосы
И дороги дастарханом полягут.
А напомнить про кровавую кашку,
Про ночных гостей с глазами косыми?
Твой отец мою соседку Наташку
Из Бишкека выгнал - топай в Россию.
Все забрал он, даже дочкины банты,
Даже глобус, и указку, и ноты.
Где тогда была его толерантность,
Про которую сейчас вы орете?
Мишка начал...пьяный Борька вдогонку
Стукнул палкой - в общем, дело доделал,
И скала Советов стала щебенкой,
Завалив и черномазых, и белых.
А до этого...соседский Ташматик,
В Бухару они уехали вроде...
Он обидчиков моих колошматил,
Ваську жирного с мажором Володей.
Мне Айгуль-портниха платьице шила,
Подарила пояс - кожаный, узкий...
...догорает солнце - "Клим Ворошилов"
С экипажем из узбеков и русских.
Сдохнуть хочется - не вякать, не мыркать.
Водки, может...нет, воды из колодца.
Что мне делать? Что нам делать, Самирка?
Видишь - плачу...может, все рассосется...
Вера Кузьмина
Страна в снегу...фонарь едва горит,
ночь, улица, аптеки нет - и ладно...
Пойдем с тобой за чем-нибудь в "Магнит" -
за солью, манкой, пастой шоколадной.
Тетрадок взять, по восемь пятьдесят -
записывать не байки, просто были.
Что вышла из народа - мне твердят.
Ну ладно, пусть. Чтоб вы в него - входили.
В тетрадках - и солдаты, и поля,
окраины, пьянчуги, бабы, гари:
страна, Она не стоит ни рубля.
Она как жизнь - не спросят и подарят.
Страна в снегу...простудный кашель стих -
сырой сосулькой давится, болея.
А на моих веревках бельевых
играют фрейлехс грустные евреи,
и у подъезда Борька Пастернак,
пришедший со второй чеченской психом,
на лавочке смолит сырой табак с
Коровьевым и алконавтом Михой.
А бабка Перелюбкина:"Спалят!
Расселись тута, голоштанны баре!"
...в тетрадках, будто снег, лежат поля,
окраины, солдаты, бабы, гари...
Входите - кто на плаху, кто на бой,
а кто - домой. Никто не выйдет нищим,
ведь у меня роман с моей страной -
страниц на триста - может быть, на тыщу.
Страна в снегу...насколько наше, мля -
за чем-нибудь, на пару, в сумрак карий...
...вы вспомните меня, когда - поля?
Окраины, солдаты, бабы, гари...
Вера Кузьмина
А мы под куполами не клялись,
Не надевали кольца золотые.
На свадьбе твой свидетель - Колька-Лис -
Бутылку на прощанье не затырил.
Ты золото волос моих не мял,
Шептал в глухой ночи чужое имя,
Я не с тобой ходила на причал -
Мы золото растратили с другими.
С другими - пахли розы и ботва,
Ребенок, хохоча, влезал на спину...
Все - у тебя седая голова,
И у меня - уже наполовину.
Как седина серебряна...пора?
Мы жизнь почти до корки долистали?
Не трусь, для жизни хватит серебра.
Оно в цене - платили за Христа им.
Еще надежна под ногами гать,
А серебро потратим - вместе падать.
Чем старше мы, тем легче понимать -
Для жизни и любви немного надо...
Три сына
ВЕРА КУЗЬМИНА.
Лебеда и полынь на обочине,
Лес берёзовый, спелая рожь.
Здесь когда-то кукушка пророчила:
Ты, мальчонка, до ста доживёшь.
Деревянные стены с полатями,
Лай кудлатых ленивых собак.
Жили-были три сына у матери:
Двое умных, а третий дурак.
«Здравствуй, мама. Как Лёша и Гришенька? Новый фельдшер-то Гришу смотрел?
Так охота домашней яишенки и картошки, печёной в костре.
Не прокормишь ты борова Борьку-то, пусть зарежет кривой Каленчук.
Тут река на границе — не бойкая, называется Западный Буг,
Ходим берегом, окуни плещутся, часто слышим нерусскую речь.
Перемёт бы… хотя бы подлещика, да границу-то надо стеречь.
Через месяц прощаюсь с ребятами, и домой, в наш любимый Рассвет.
Мама, Нину Орлову просватали? Ты скажи — от Сергея привет.
Посылаю вам ящик с консервами, пусть Гришуха сгущёнки поест.»
Ниже дата. Июнь. Двадцать первое.
А на штемпеле значится: Брест.
«Здравствуй, мама. Спасибо за варежки. Март на Висле — ещё не весна.
Плохо — в бане никак не попаришься, вот вернусь, истоплю докрасна.
А фашистская гнида измучена, гоним гансов, им скоро конец.
Как Гришуха-то? Часто падучая? Всё играет в лошадки, стервец?
Сорок лет дурачине упрямому, как скажу, так не верит никто.
Из Берлина, маманя, из самого привезу патефон и пальто.
Смерть безглаза, для всех одинакова, нынче видел убитых лосей.
Не простынь, без платка не выскакивай. Обнимаю. Твой сын Алексей.»
Мужики — не бумажки казённые
Жили-были, да Бог не сберёг.
За иконами — две похоронные
И свидетельства жёлтый листок.
Эпилепсия… Буковки бурые.
Помнишь, сына несла в подоле?
Хорошо дураками и дурами
Век прожить на российской земле.
Заполняет ивняк и черёмуха
Берега неглубокой реки.
Еле слышно, незримо, без промаха
Над кустами летят шепотки:
«Кудри чёрные. Бати. Серёгины.
Брови Нины Орловой — углом…»
Лист черёмухи за руку трогает:
«Я родился бы в сорок втором.»
«Мой отец — Алексей из Рассветовки, —
Шепчет лесу дорожная грязь.
Не зовёт, не рыдает, не сетует:
«Я бы в сорок седьмом родилась.
С дядей Гришей играли бы в рыцари,
Он бы нас на загривке катал…»
Три бумажки казённые выцвели.
Кроме них — ничего. Пустота.
Три казённых бумажки с печатями:
Всё не то, не о том и не так.
…Жили-были три сына у матери:
Двое умных, а третий дурак.
Вера Кузьмина
На осевших сосновых воротах
Досыхает рыбацкая сеть.
Мне охрипшей прокуренной нотой
Над провинцией тихой лететь.
Здесь ответы - лишь "по фиг" и "на фиг",
Здесь, старушечью келью храня,
С черно-белых простых фотографий
Перемершая смотрит родня,
Здесь в одном магазине - селедка,
Мыло, ситец, святые дары,
А в сарае целует залетка
Внучку-дуру - бесстыжи шары.
Половина из нас - по залету
Заполняет родную страну...
Мне охрипшей прокуренной нотой
По верхам - по векам - в глубину -
В ласку теплой чужой рукавицы,
В стариковский потертый вельвет...
Дотянуть. Долететь. Раствориться.
Смерти нет. Понимаете? Нет.
ВЕРА КУЗЬМИНА
Когда уйду - туда, где в руки скачут сливы,
Где ангелы щурят уводят от весла,
Не говорите так: "Она была красивой" -
Хоть вышла из страшных, в баски-то не вошла.
Как подошло оно, прабабкино присловье,
Для рыжей и смешной, курносой и рябой...
Кто полон красотой - не полнится любовью,
Не полнится ничем - ни славой, ни судьбой.
Когда уйду - туда, где жеребячьи гривы
Купавок, чабреца и ландышей полны,
Не говорите так: "Она была счастливой" -
Для счастья надо жить, не чувствуя страны.
А пульс ее сбоит - потопы да пожары,
Да на бумаги взгляд - ульяновский, косой.
Был чуть ровнее пульс при Брежневе, пожалуй,
И то орали - дай свободы с колбасой.
Накушались? Тошнит? Имели - не хранили?
Бесценное всегда уходит за пятак...
...Когда уйду - туда, в сладимый запах лилий,
Не вздумайте сказать, за рюмкой или так -
"Она была лучом, особым горним светом" -
Иди в Караганду, скачи оно лосём!
Не говорите так: "Она была поэтом" -
Она была, как вы. Жила. И это всё.
ВЕРА КУЗЬМИНА.
Память. И не только
Ты хочешь — до дна, в основание, в корень,
Дойти, прирасти, прорасти и растаять:
Насквозь, до молекул. А что я такое?
Я — память, и только. Уставшая память.
Я помню игру и невзрослые игры,
В которых училась молчать не по-детски,
Шиповника пряного твердые иглы,
Мечту и неверность зеркальных Венеций,
Последний патрон в опустевшей обойме,
И легкость запретов, и тяжесть скрижалей.
Пишу на земле, облаках и обоях —
Читай и срывай, пустоту обнажая,
Вбирай, чтоб до крошки, до капли — не жалко,
Я буду с тобой, и в тебе, и тобою…
Нет.
Все же не выйдет.
Останется ржавый
Последний патрон в опустевшей обойме.
Есть в памяти вещи — не дашь и любимым,
И вроде пустяк — никому не расскажешь,
Актриса без речи, без роли, без грима
Молчит и упорствует в яростной блажи:
Мое — позвоночник, упругая хорда,
Секрет — никогда не дойдешь до предела…
Возможно, что это — нелепая гордость.
Возможно, я просто тебя пожалела.
ВЕРА КУЗЬМИНА
Ты не курил у моего порога,
Где поезда и тихая река.
Груздей-коленок лапами не трогал,
Я не ворчала - ну-ка, где рука?
Ведро не ставил на замшелый камень,
Напившись из колодца темноты -
В ней звезды Мандельштама плавниками
Царапают эпохам животы.
Не огрызался: "Вовсе я не синий...
Не пил сегодня, вот те крест, не ной."
А я в сердцах не говорила сыну -
Мол, весь в отца, глазами и судьбой.
И, помирившись, мы не мяли травы
На ветреном Исетском берегу...
Тебя любить - я не имею права.
И отпустить - вот дура - не могу.
Картошка
ВЕРА КУЗЬМИНА.
Давно пора мне подгребать картоху,
Уж цвет набрали ранние сорта...
Глядят глазами страшными эпохи
Из каждого картовного куста:
Сочится чем-то красненьким - не морсом,
Почти закрытый ворохом бантов,
Картофельный цветок в прическах Монсих
Над палками картофельных бунтов.
Картошка поднялась - такая сила,
Все б здорово, да выросло травы...
...а руки тянут к топорам и вилам
Из-за земли...а попросту - жратвы.
Все просто на земле - такое дело.
Все просто, как картошина в костре,
Как цвет войны - то розовый, то белый,
В сороковых на каждом пустыре:
В тылу своя война, своя победа,
Свой - со слезами горькими - пирог,
Своя картошка..."отнеси к обеду
Картохи пленным - в сенках чугунок".
Кыш с грядки! Занесло чужую кошку,
Иди в межу, разбегалася тут!
...мне кажется, покуда есть картошка,
Нас будут убивать. И хрен убьют
Вера Кузьмина
Спи, нежданный мой, нечаянный,
Спи, дурная голова.
Спят и Авели, и Каины,
Птицы, звери и трава,
Кони белые и чалые,
Щуки-окуни на дне,
Мужики, что дети малые,
Пораскинулись во сне.
Укрываю - от окошечка
Ветер дует, вот стерво...
Спит Господь - младенец-крошечка,
Ты не веруешь в Него.
Значит, мне молиться-каяться
За себя и за тебя.
Вон луна по небу катится,
Боком тучу теребя.
Отмолю грехи непрошено,
Я умею - не впервой.
Спи, нежданный мой, хороший мой,
На подушке перьевой.
А у баб-то сердце вынуто,
Чтоб хозяйство по уму,
Отоспаться - в домовине нам,
Не в натопленном дому.
Бабы - дурочки юродивы,
Оттого и непросты...
Смерть - она ведь тоже Родина:
Дым, погосты да кресты.
Спи...задремываю вроде бы.
До чего же дура я...
А любовь - ведь тоже Родина,
Хоть корява, да своя...
Вера Кузьмина
Калитка, лавка, листья клейкие -
( На ум приходит - "зеленя" ).
"Ты чьих же будешь - Голошейкиных?" -
Старуха спрашиват меня.
Бабусе нынче кости старые
Согрело майское тепло...
"Така ж высока, дикошарая,
И платье на груди мало.
Весь оклаж сходится с Татьяной-то -
Жила у лога на краю."
Стою. В груди стрелой натянутой:
"Про бабку Таню про мою".
И вот уже идем чаевничать
В смешной старушечий уют,
И подстаканничек полковничий,
Как президентше, мне дают.
Людское - людям, Богу - Богово,
А сушки - хоть бы и царю...
Я с бабкой, что живала впроголодь,
Опять про голод говорю.
Про то, как Танька Голошейкина
Получку, чтоб долги отдать,
Делила, звякала копейками,
Ругаясь - мать да перемать,
В остатке лишь на лук с черняшкою,
Вот так она жила-была...
Над церковью пустыми чашками
Лежат крутые купола,
А Годунов - из рая, ада ли,
Глядит, поднявшись в полный рост,
Как с неба тихо крошки падают
На острия кремлевских звезд.
Он помнит о Великом Голоде,
А бабка - тридцать третий год:
Полова, жмых, сурепка, желуди,
И снова сушки мне сует.
Мы хуже их - блудницы, мытари,
Ошметки сала на ноже.
Мы - в первом поколеньи сытые,
А кто-то сытенький уже.
Нагрелся подстаканник звончатый...
"Ты ешь давай!" - "Бабуля, ем..."
Дай Бог, чтоб сытость не закончилась
И чтоб она не стала - всем
Вера Кузьмина
На Вороньже каркали, как черти,
Вороны у свалок и бадей...
Пары у ворон - до самой смерти,
Что большая редкость у людей.
Малолетка, я совалась шилом -
Не вопросы, мина да патрон -
Негулящей брякнула Людмиле:
"Почему живете вы с Петром?
Он хромой...а вам чертежник Вадя
Клялся ноги мыть, стирать белье."
"Где едят, Веруша, там не гадят...
Знать, к дождю базлает воронье".
Эх, Вороньжа, роты золотые,
Танцы-обжиманцы на заре:
Каркали вороны при Батые,
При Иване Грозном и Петре,
Приходили с ночевами дяди,
Брякали в оконное стекло...
"Где едят, Веруша, там не гадят".
Притаилось. Жило. Проросло.
Да, старею - ближе все, что было,
Вспоминаю чаще - есть о ком...
Через годы машет мне Людмила
Петиным подаренным платком.
Где топор, что срубит эти корни?
Глянь - вороны роются в золе...
Слышь, не надо гадить, где накормят -
В доме. На Вороньже. На Земле.
...на Вороньже каркали, как черти,
Вороны у свалок и бадей.
Пары у ворон - до самой смерти,
Что большая редкость у людей.
иногда вспомнить нужно
Вера Кузьмина.
"Что, сладкая?" - "Сыночек, очинно!"
"Бери, Эльдар, закусим брют..."
Стоят старухи на обочинах
И землянику продают.
Две сотни от владельца Ауди...
"Купите свеклу! -"Отвяжись.
Эльдар, я от пейзанок в ауте."
... и мимо пролетает - жизнь.
Не так давно пищала барыня,
Сверкая лаковым плечом:
"Иван, да осади же карего!
Старуха, ягоды почем?"
Ах, баре, пироги на блюдце вы:
Ать-два, и слопали пирог
Реформы, войны, революции,
А бабки те же вдоль дорог.
И нам стоять - прочнее прочного,
Дышать и хлебом, и сосной,
Пока старухи на обочинах
Торгуют ягодой лесной...
Возвращение. Ненадолго
Вера Кузьмина
А рванули, Рай, за старую церковь -
Поваляемся в пахучей полыни?
Знаю, выросла, но все-таки Верка,
И глаза все те же - серое в синем.
Облака над нами - белая вата,
То, большое - как пузатая панда...
Знаешь, бабка говорила: когда-то
Здесь тюремщики хлебали баланду.
Здесь? А в церкви - ты не слышала, Райка?
Их гоняли по Вороньже работать,
А потом давали черную пайку,
Вертухаил старый дедушко Зотов.
Твой папашка не дает алиментов,
У пивной все ошивается бочки,
А у матери у Божией ленты
Как у Майки, у завмаговой дочки.
Райка, бабка говорила, что ходит
Бог невидимо по улицам нашим.
Подсказал бы, что помрешь через годик -
Заплатил бы, может, пьяный папаша.
Райка, в церкви, говорят, Бога нету -
Там цемент, горбыль, щелястые доски,
И четыре или пять вагонеток,
А святых-то забелили известкой.
Не известка - так залезть, поглядеть-ко,
Говорят, святые были - как мы же,
Ну не все, а третья часть - малолетки,
Кто в огне и на кресте-то не выжил.
Хорошо лежать в полыни и кашке,
Да пора мне уходить из июля.
Ты смотри, не перепачкай рубашку,
Божья Матерь заругает - грязнуля.
Мне ведь, Райка, сороковник - хренею,
А тебе осталось ровно двенадцать.
Мы обнимемся по-детски - за шею,
Я приду еще...пора расставаться...
Полетела? Ну, счастливой дороги.
Я стою, и перехвачено горло.
Ты спроси там, Рай, у Господа Бога:
Можно сделать, чтобы дети не мерли?
Бархатец
В.Кузьмина
А осень продолжает радовать:
В саду-то сухо, хоть куда.
Цветы сегодня вырвать надо бы,
Пообещали холода.
А осень машет желтым фартуком...
Стоит нахальный, деловой,
Еще живой последний бархатец
С насквозь пробитой головой.
Он защищен стеной избушечки
И старой вишней у крыльца.
Его друзья лежат, порушены:
Из грязи не поднять лица,
Листочки черные за спинами,
Была вина - и нет вины,
Как миллионы тех, что сгинули
От водки...или от войны.
Война и водка - есть другие ли
Причины, чтоб кирдык-куку
От Магадана и до Киева,
От Оренбурга до Баку?
Спасают стены дома старого
И вишня - кто-то ждет под ней,
Увидит и ухватит за руку,
Чтоб осадил своих коней.
Вчера лишь - барахатцы монархами
Стояли, августом сильны...
Мой неудобный, мой небархатный,
Я жду тебя с твоей войны.
Снежок на землю - белым крошевом,
Похолодало, хоть завой...
Ты стой, пожалуйста, хороший мой,
Упертый, гордый, деловой.
Малина, вишня, куча сорная,
Садовой бочки злая пасть...
Я этот бархатец - не дернула.
Ну да - рука не поднялась.
Вера Кузьмина
Остановка. Простуженный кашель,
Сигареты и свет фонарей.
Те, кто вырос, не зная шарашек
И колымских лихих лагерей,
Ждут автобуса утром тяжелым -
Надо ехать - контора, завод,
Институт, поликлиника, школа...
Скоро этот закончится год.
Вы - опора страны и основа.
Вы росли и учились молчать
Под Высоцкого, А. Пугачеву
И невнятную речь Ильича.
Перестройка. Потом - перестрелка.
Поделили до самого дна.
Над страной - над разбитой тарелкой
У шакалов тянулась слюна.
Мы - живые. Не все, но живые.
Ждем автобус - работа не ждет.
Мы не знаем, что будет с Россией -
Скоро новый, тринадцатый год.
На дороге растертая каша -
Снег и соль, как плохой шоколад.
Остановка. Простуженный кашель.
Люди курят. И ждут. И молчат.
ВЕРА КУЗЬМИНА
Зыбаю, позыбаю,
Отец ушел за рыбою.
Мать ушла пеленки мыть,
Дедушко дрова рубить.
Дедушко дрова рубить,
Бабушка уху варить
(Колыбельная моего детства)
Никогда не пели мне: баю-баю-баюшки,
Пели: батя ловит рыб, будет рыбий мех.
А окраина всегда на краю, на краешке,
А внизу река и ров, общие для всех.
Никогда не пели: спят рыбки-птички-заечки,
Пели: дед ушел дрова тюкать во дворе.
Батя пьяный на крыльце в полосатой маечке
Отморозил полстопы ночью в ноябре.
А четвертый бабкин дед утонул под Тёсаным,
Камень Тёсаный высок, сверху пять берёз.
На окраине полынь вся покрыта росами,
А в полыни дядя Вить, снова не тверёз.
Никогда не пели мне: баю-баю-баюшки,
Пели: бабка чистит щук, чтоб кормить семью.
А окраина всегда – на краю, на краешке,
Да по тоненькому льду, да по острию...