Титов Василий
20 мая 1968
Откроем портсигар. Увидим сигареты.
И вспомним папирос былого века тень.
Мы будем вспоминать невыжившее лето.
И долгие дожди. И солнце набекрень.
В нас что-то запоёт уныло и тревожно,
Осенняя мечта, где улица пуста.
И вдруг нахлынет то, что было невозможно.
Ты мне подашь ладонь. Закроешь мне уста.
Мы просто помолчим, а вечер осторожный
Нас тихо отведёт, где вновь фонарь расцвёл.
И тусклая луна покажется безбожной.
Мы станем вновь одни. А сумерек подол,
Престарого плаща в глубоком Подмосковье,
Где всё ещё тепло на яблони смотреть.
И ночью свечи жечь, потрогав неба брови.
И с мотыльками вновь, негромко песни петь.
Отшельники смешны. Всё это против правил.
Какое волшебство осенний чистый день.
Ты горсть чужой тоски. Но душу ты расправил.
И вновь оставил дню свою слепую тень.
А дальше? Что ж с того, что ветер веселится,
И трогает стекла холодное лицо.
Пускай уже всё так. И пусть уже продлится.
И кончится уже. В конце. В конце концов.
11 октября 2017
Закрываю дачу до весны.
И сижу расплакавшись за ёлкой.
Прячу под сарай свои осколки.
То, что покупалось до войны.
Это то, что вновь нельзя купить,
И беречь совсем уже не силах.
Это то, что здесь происходило.
Это то, что мне не утаить.
Взять с собой? И врядли все поймут,
Что с собой ты снова в город тащишь
И глаза нетрезвые таращишь,
Словно подобревший робкий плут.
Небо то останется с тобой,
Словно разведённые печали.
Ежик милый, ёжик дорогой,
Помнишь то, как мы с тобой кричали!?
Чтобы страх обресть и побороть,
И с душой своей остаться в мире.
Чтоб развеять к чёрту эту скорбь.
И бояться прикасаться к лире.
Чтоб нырнув за павшею звездой
Вновь глаза зажмурить водяному.
И навеки стать самим собой.
По-простому. Точно — по-простому.
И бежать по полю в никуда,
И не побоявшись, оглянуться.
Чтоб осталась отчая звезда.
Чтобы к ней попробовать вернуться.
Вот и вечер. Полная луна.
Сад парящий в облаке тумана.
И душа. Душа опять полна.
Шорохов и слёз.
«…. я слышу… мама… »
Василий Титов.
---------------
Проходит полупраздничная осень.
Блестит дождями. Длится, как года.
Сникает сторож хмуро пред вопросом,
Когда он пил и что он пил тогда?
Мнёт куртку, посмотрев устало.
К чему ему залётный карнавал?
Хотя он завсегдатай карнавала.
С младых ногтей он румбу танцевал.
Что делать нам? Молчит осенний воздух.
Уже готов ожечь его мороз.
Он обещает наконец-то отдых
Арбузной мякоти от сладкоежек ос.
Как генерал, чья армия пропала,
Но всё-таки по-прежнему цела.
Он поправляет кепку, как забрало,
И конь его кусает удила.
Соседи о моей судачат жизни,
Сочувствуют. И так который год.
А осень, словно родственник капризный,
Со временем в подпитии уйдёт.
…и самые любимые простят
Моих грешков пугливую неточность.
Пусть им простится это всё подряд.
Не на века, но точно уж бессрочно…
Не понимая исскренне устав
качелей водочных пристрастий.
Подчас ревнуя и совсем устав
От череды мероприятий частых.
В дни новостроя, обретя пейзаж,
Разрушенной души архитектуры.
Гоню взашей судьбы ажиотаж.
Став частью ускользающей натуры
И признаюсь, что все мои стихи,
Лишь о любви, а стало быть о боли.
Я время не смогу перехитрить,
Пробормотав о радости в неволе.
Душой жалея греческую блажь,
Из атомов и пустоты в пространстве
Во сне увидеть то, что страшный паж,
Был ранее учительницей танцев
В трико размытом. Словно под водой,
Глаза могли отчаянно открыться…
Видения любимые со мной.
Не голоса. Не люди. И не лица.
…порою ртуть напоминает день,
Продажный облаков предатель.
Пускай уходит, оставляя тень,
Как милостыню.
Мы не виноваты…
Надежде Титовой
Ах, девочка, тебе взгрустнулось.
Прости -- напомнил о былом.
Лицо осунулось, на нём
Морщинка птичкой встрепенулась,
Смешно и скорбно губы сжав,
Не тронув, между тем, улыбки.
К твоим ногам, как блеск держав,
Я брошу все свои ошибки.
Лишь ветер локон теребил.
Откуда ж взялся на террасе
Случайный мотылёк-пегасик,
Который с мушкою дружил.
А дальше было торжество!
И, скрыв отсутствие варенья,
Я прочитал стихотворенье -
Про грусть, любовь и божество.
О том, как звёзды нас манят.
О святости в уставших людях.
И то, что осени не будет -
А до весны всего три дня.
О нашей сказочной земле.
Отчизне, не всегда любезной.
И, кажется, смутилась бездна
В стакане чая на столе.
06 сентября 2017
Я прошу тебя:» Спой…», мне родную пиратскую песню.
И мы вместе услышим забытый судьбою гобой.
Жизнь — шуршащая моль. Я всё знаю. Хоть прыгай. Хоть тресни.
Но оно ж хорошо — петь надтреснутым сердцем с тобой.
Дорогой маргинал. Однокашник, листающий Ницше.
Про таких говорят — нет царя у него в голове.
Мы, порою, смеёмся над жизнью. Советуют — смейтесь потише,
Но от этих советов, ей Богу, становится только смешней.
Я пишу тебе, друг, поздравляя с Великой Победой,
Добавляя смеясь, нецензурную сладкую речь.
Я ещё покупаю, как раньше, фиалки по средам.
И стараюсь душою всё прошлое просто беречь.
Чокнусь с зеркалом. Штиль. Я шепчу снова вечером поздним:
» Мне не хочется небо читать».
А слова не ложатся, а корчат подствольные козни.
Надоели. Не хочется их бормотать.
И усну. И услышу нетрезвую песню.
Флибульстерскую песню твою.
Я проснусь, напевая: «Бессмертие не интересно.»
Ты, конечно, услышишь, о чём я негромко пою.
Талисман любви…:
Ты мне больше не снишься
Почему я ночь ото дня не отличу
И только оставив звуки нашей песни
Той со мной
Ты, я больше не вижу твоих глаз
О чем же молчат они сейчас
И только остались слёзы на щеке
Родной, со мной
Да, вот и расстались мы с тобой
Вот и чужая и чужой
Ты не зовёшь меня и я не стану
Да, вот и расстались мы с тобой
Вот и закончилась любовь
Но лишь она была нам талисманом
— Привет
— Привет
— Это я
— Да, я узнала
— Как ты ?
Ты мне больше не снишься
Не хочу. Я больше не плачу, не молчу
И только осталась эта пустота со мной
Со мной
Да, вот и расстались мы с тобой
Вот и чужая и чужой
Ты не зовёшь меня и я не стану
Да, вот и расстались мы с тобой
Вот и закончилась любовь
Но лишь она была нам талисманом
— Знаешь, я…
— Что ? Ну, скажи…
— Да нет, ничего… Пока!
You are no longer my dream of
Why am I the night to day not unlike
And leaving only the sound of our songs
That to me
You , I do not see in your eyes
About what they are silent now
And only the remaining tears on his cheek
First , with me
Yes, here and we parted with you
That stranger and stranger
You do not call my and I will not
Yes, here and we parted with you
That ended the love
But it was only our mascot
— Hello
— Hello
— This is me
— Yes, I have learned
— Like you?
You are no longer my dream of
I do not want . I do not cry, do not be silent
And only left this emptiness with me
with me
Yes, here and we parted with you
That stranger and stranger
You do not call my and I will not
Yes, here and we parted with you
That ended the love
But it was only our mascot
— You know, I …
— What? Well, tell me …
— No, nothing … Bye!
Василий Титов.
Побудь со мной, моя печаль,
Прошу, не уходи.
Я даже перестал мечтать
О боли, что в груди.
Небес открытые глаза
Посмотрят в душу мне.
Я ничего не доказал
Раскосой глубине.
Постой. Какой сегодня день!
Божественно светло.
С короной ржавой набекрень
Нам просто повезло
Прожить судьбы нелёгкий век
В своей родной стране.
Как откровенен человек
С собой наедине.
.
Василий Титов
…и, с надеждой на то, что Господь не оставит едой и одеждой,
Тёплым тёмным питьём и надеждой на светлые дни.
И, проснувшись по осени, небо останется прежним.
И летящие листья вовек не расстанутся с ним.
Я забудусь на даче, сыскав старый нож перочинный.
Побреду в сонный лес, собирая, как в детстве грибы.
И стихи бормоча, чтоб не слышно. Без всякой причины.
Без подсказки у ветра. Без толку. И без судьбы.
Мотылькам расскажу я свои ненормальные сказки.
Стану книжки читать. Буду яблоки печь.
Испугаюсь во тьме, горб сарая в обветренной краске,
Страхом детским, которого хором не спеть.
…и, как полный дурак, по возможности плакать,
Что никто не заметит тоскливую грусть,
Дым глотая, дышу, различая, как ёлочьи лапы
Обнимаются с ветром. Шепчу:»Ну вот так. Ну и пусть…»
А может эта боль пройдёт
Стаканом хлебного вина,
И будет не моя вина,
Что это кто-то разберёт,
И станет строки взглядом жечь,
И сочинять свои стихи,
Так в лодке видимая течь,
Нам сохраняет долг реки,
И предрассветною порой,
Пока ещё блестит роса,
Душа обнимется с тоской,
А тень покинет небеса.
И день начнёт плести взамен,
Нечайно пролитую речь,
А мы устанем от измен,
Чтоб сердце взглядом уберечь,
И будем тихо напевать,
Шмелю уставшему в цветах,
Переставая понимать,
Где ожидает душу страх.
Коснёмся хрупкого стекла,
И до темна протрём фужер,
Оставив на потом дела,
Как скомканный полиэстер.
Мы все уйдём из одиночества,
Как говорится, в мир иной.
Где нет отечества. Нет отчества.
Нет воли, что жила со мной.
Спиртным кричащим не побалуют,
И матерком не обнесут.
А здесь глаза мои усталые
Хоть что, да что-то и споют.
Мы вечно в чём-то молча каемся.
Скорей всего смешно грешим.
Спешить отчаянно пытаемся.
Боимся ночью тишины.
И спим до боли беззащитные,
Смотря на прошлое во снах.
Бормочем анекдоты слитные.
И небо сохраняет нас.
Мы верим в чудные пророчества.
И в одиночества рассказ.
...а тут по имени. По отчеству.
А друг не открывает глаз.
Прости, нам отдавать причал,
Своих неизданных стихов,
И то, где свет переставал,
Смотреть на новых чудаков,
И померещится во сне
Корявой кляксой на снегу,
Звук в охладевшей тишине,
На самом близком берегу.
Ты знаешь, мы ещё плывём,
И тает над водой туман.
А значит мы не доживём,
До точки. Славный истукан,
Кавалергард и чей-то шут
Щелкунчик на краю души,
Как верят, так они поймут,
А потому ещё пиши
Ту гипнотическую вязь
Неувядаемой строки.
Пока глаза твои слезясь,
Не видят берега реки.
Смеются, коли им смешно,
И злятся, если их черёд,
Узнать по жизни, что грешно,
И тех, кто никогда не врёт.
И пережив сомненья час,
Прожив со смехом не по лжи,
Мне просто не хватает вас,
Над этой пропастью во ржи.
Останутся стихи, а в них, что отболело,
И всё ещё болит, и всё ещё до слёз,
Лишь в клеточку тетрадь, как будто омертвела,
И вырванных страниц, чуть пожелтевший плёс.
Под вечер. В тишине встревоженного сада,
Где тёплые ветра в обнимку с фонарём,
Шепну, закрыв глаза, что большего не надо,
А может и себя мы все-таки поймём.
И будем бормотать, устав смотреть на небо,
И скатится звезда и молча догорит,
В серебряной росе, как собранная верба,
И как это сказать. И всё ещё болит...
Оглоушив снотворным свой дух,
Я усну не согретым. Сутулясь.
А стихи отлетая от двух,
Станут светом затопленных улиц.
Ветра холод у стёкол звеня,
Защекочет сугробные пасти,
А ручей мостовые браня,
Разлетится по лужам на части.
И не ведая, что за итог,
Мы находим в любимой России,
Может то, что я в жизни не смог,
Прикрываясь прогорклою силой.
И всегда на границе добра,
Улыбаясь по пьяному делу,
Я шептал, что всё это мура,
И, до одури, здесь надоело.
А потом повинившись, как мог.
Принимая холодную водку,
Вновь пригрел золотой кистенёк.
Оставаясь подбитой подлодкой.
Небеса. Тринадцатое. Встречи.
Мне приснилась милая столица.
Рюмка от вчерашнего не лечит.
Лишь на пляже солнце суетится.
Мой арабский плох. И невозможен.
Водкою промакиваю спину.
Был я, как дитя неосторожен.
Или осторожен вполовину
Дня, саднящего огарком.
Плотного от зноя в тихой тени.
С исповедью пошлого подарка.
С глиной городских хитросплетений.
Хочется чтобы вскипели лужи
От дождя. От золотого ливня.
Почему мой мир навек контужен.
От того и шепчется: прости мне.
Не пойму я это слово патио.
Как устать за маленькую ночь.
Каждый день, когда включаю радио
В Петропавловске-Камчатском полночь.